Музыка — это искусство воздействовать сочетаниями звуков на людей духовно развитых, одаренных специальными и хорошо подготовленными для ее восприятия органами. Дать подобное определение музыки — значит признаться в том, что мы не считаем ее искусством, так сказать, для всех. И какими бы ни бывали в действительности условия ее существования и методы воздействия — простыми или сложными, мягкими или решительными, — беспристрастный наблюдатель всегда мог убедиться в том, что многие люди неспособны ни почувствовать, ни понять ее могучего воздействия, это те люди, которые не созданы для музыки, а следовательно, и музыка не создана для них.

В музыке проявляются одновременно и чувство и разум; от каждого занимающегося ею, — будь то исполнитель или композитор, — она требует природного вдохновения и познаний, которые приобретаются только путем длительного изучения и глубоких размышлений. Соединение знания и вдохновения образует искусство. Музыкант, нарушивший это условие, никогда не станет подлинным артистом, даже если и получит право называться этим именем. Так и нерешенный Горацием по отношению к поэтам важный вопрос о превосходстве природных данных над знаниями или знаний над природными данными кажется нам не менее трудно разрешимым по отношению к музыкантам. Ведь удавалось же некоторым людям, совершенно чуждым музыкальной науке, создавать грациозные и даже величественные песни, пример тому Руже де Лиль с его бессмертной Марсельезой; однако, принимая во внимание, что подобными редкими вспышками вдохновения озарялась только одна область нашего сложного искусства, тогда как другие оставались в тени, следует признать, что окончательно причислить этих людей к рангу музыкантов невозможно: они не обладают знаниями.

Гораздо чаще встречаются натуры методичные, спокойные и холодные, которые, терпеливо изучив теорию, накопив опыт, изощрив многократными упражнениями свой ум и сумев извлечь все возможное из своих ограниченных способностей, достигают, наконец, того, что могут писать произведения, внешне соответствующие упрощенным представлениям о музыке, то есть доставляющие удовольствие уху, хотя и не очаровывающие его и ничего не говорящие при этом ни уму, ни сердцу. Однако подобное удовлетворение слуха еще далеко от восхитительных ощущений, которые способен испытывать этот орган; кроме того, нельзя легко поступаться наслаждениями, которые могут испытать сердце и воображение; последние всегда присоединяются к острейшему чувственному удовольствию от всех подлинно музыкальных произведений любых школ; вот почему композиторов, бессильных добиться того же самого, следует, по нашему мнению, исключить из числа музыкантов: они не обладают чувством.

То, что мы называем музыкой, — это искусство новое в том смысле, что, повидимому, оно имеет мало общего с искусством, которое цивилизованные народы древности называли этим же именем. (...)

Но как бы там ни было, даже при беглом взгляде на все окружающее, нетрудно привести некоторые факты, настолько ясно подтверждающие воздействие нашей музыки, что они, во всяком случае, не уступят по своему значению сомнительным анекдотам древних историков. Разве нам не приходилось видеть неоднократно слушателей, доведенных буквально до нервных спазм во время исполнения образцовых произведений наших великих мастеров, — слушателей, не только плакавших и смеявшихся одновременно, но и проявлявших все признаки исступления и лихорадки! А некий молодой музыкант из Прованса под впечатлением страстных чувств, пробужденных в нем "Весталкой" Спонтини* не смог вынести мысли, что с открывшихся перед ним небесных высот поэзии ему придется тотчас же низвергнуться в мир прозы; он предупредил письмами друзей о своем намерении, прослушал еще раз предмет своих бурных восторгов и, резонно полагая, что испытал уже все счастье, которое может быть отпущено человеку на земле, пустил себе пулю в лоб на пороге оперного театра.

Когда прославленная певица Малибран** услышала впервые в консерватории до-минорную симфонию Бетховена, с ней сделался такой припадок, что ее пришлось вынести из зала. Нам доводилось наблюдать раз двадцать, как, в аналогичных случаях, люди весьма почтенные бывали вынуждены покинуть зал, чтобы скрыть свое необычайное волнение от публики. Что же касается переживаний, которыми обязан музыке автор этих строк. То он утверждает, что ничто на свете не даст о них представления тем, кто их никогда не испытывал. (...) Итак, в смысле силы воздействия современной музыке совершенно не приходится завидовать музыке древних. Ну а теперь—какими же средствами воздействия располагает наше музыкальное искусство? Вот все известные нам средства и, хотя они очень многочисленны, это вовсе не доказывает, что впоследствии нельзя будет открыть еще какие-то другие.